...

Il N'Y a qu'un seul moyen de tuer les monstres: les accepter.
J. Cortazar.
Люди часто говорят о страхе. Если так подумать, то страх это то единственное, помимо планеты Земля, что связывает людей. Почему именно страх? Потому что он, как муха. Назойливая жирная муха, которая жужжит у тебя над ухом и не отвязывается даже тогда, когда ты машешь рукой в попытке ее отогнать. Страх он всегда был и будет с человеком, даже если последний думает иначе. Где-то глубоко внутри эта муха будет жужжать и мешать жить, потому что даже человек бесстрашный имеет свою слабость, свой страх. Я убедился в этом на своей шкуре. После смерти матери, я считал, что ничто не может выбить меня из колеи, ни одно убийство, ни один маньяк. Думал, что после неудачной свадьбы ни одна женщина не сможет завоевать мое внимание дольше, чем на одну ночь. Но и тут ошибался. Кажется, вся моя жизнь это одна сплошная ошибка, которую нельзя исправить. Только если бы у меня была машина времени, и я мог бы вернуться назад, и все было бы по-другому. Либо же мне так кажется, потому что раз наступив на бабочку в прошлом - будущее станет непредсказуемым. Но все равно снова и снова я думаю, с чего начались мои ошибки. И не нахожу ответа на эту загадку. Трудно быть человеком, который за один день потерял все.
Я надеюсь найти ответы, приезжая сюда на окраину штата. Вот уже три года раз в два месяца приезжая в это место, которое газеты обозвали "Горным Алькатрасом". Тюрьма максимально строгого режима исполнения наказаний, где отбывают срок те, кому суждено сидеть несколько десятков пожизненных. Расположенная так, что, кажется, будто нет ничего на мили вокруг. Только выжженная солнцем земля, каньоны и горы где-то вдалеке, а перед тобой только дорога, которая ведет вникуда. Четыре комплекса, которые разделены между собой расстоянием переезда. Никто не должен иметь контакты друг с другом. Исправительный комплекс и тот больше похож на крепость, чем на блок сниженного режима. Говорят, что заключенные часто сходят с ума, оказавшись здесь, потому что они не имеют возможности общаться с другими людьми, только наедине со своими мыслями. Но я знаю, что тот к кому я пришел не сумасшедший, даже близко нет. Хотя все те преступления, что он совершил, говорят об обратном. Даже спустя два года я не могу поверить в то, что именно Он это сделал. Лишил меня всего, что было мне дорого: жены, ребёнка, отца, который не вынес всего этого, и конечно брата. Можно говорить, что работы он лишил меня тоже. Я хоть и занят канцеляркой в офисе, но это не то, что мне нужно, не то, к чему я привык. Да и срываться каждый раз, когда мне напоминают, как я облажался - не помогает делу. Как будто застрял в Аду между несколькими его кругами, точно не зная, в чем состоит мой Грех. Пожалуй, в том, что был слепым, раз не видел, не видел, чем был Он все это время. Шутки, сарказм и преданность работе, где Он спокойно копался в кишках и говорил о смерти, как будто Смерть воплотилась в Нем.
Но я так же надеюсь, что медленно, но его заберет безумие. Что воспоминания о каждом убийстве медленно захватят его разум и не оставят от него даже мимолетной мысли. Он хотел умереть еще в тот момент, когда мы взяли его. Нарывался, в деталях описывая, что он сделал и как. Мне хотелось пустить ему пулю в лоб, но меня остановили, а потом я понял, что смерь это освобождение для него, а не наказание.

"Ты помнишь, кого ты убил последним?"

Фраза, как приговор, которая заставляет его возвращаться к мыслям, о которых он хочет забыть, но в силу своего врождённого таланта – не может. Из-за этого он чаще и чаще думает о том, как покончить с собой, - та самая назойливая муха, что жужжит в его мозгу. И я испытываю какое-то иррациональное чувство удовлетворенности. Да, я хочу, чтобы он чувствовал тоже, что и я. Но этого все равно никогда не будет. В отличие от меня, он все еще умеет выживать в любой ситуации. Выглядеть, как царь на троне и играть с людьми, как с марионетками. Я знаю, что он будет в своем уме, пока пишет эти страницы моей жизни. Напоминает мне обо всем, что было: о ней, о себе. О том, каким я был идиотом, что не заметил этого. О том, что он чувствовал к людям вокруг, к тому единственному, к ней и, конечно же, ко мне.
Тюрьма встречает меня тишиной. Тут почти нет охраны, или это скорее обманчивое впечатление. Она тут есть и ее даже слишком много. Камеры, датчики и автономные турели, которые убьют любого, кто попробует бежать. Иногда мне интересно, почему он не пробует. Ведь если сидеть десять пожизненных, то не пытаться этого сделать, как не попробовать наркотики в подростковом возрасте, а с его-то умом это должно быть, как украсть конфету у ребенка. Хотя может быть он и попробует, после того, как напишет все главы нашей жизни. Делает ли он это чтобы еще сильнее измучить мое и без того пошатнувшееся сознание или для каких-то других целей? Или же, потому что хочет, чтобы я приходил сюда, к нему. Выживает, чтобы не тронутся умом. Белые бесконечные коридоры и двери ведут меня к нему. Еще немного и я войду в комнату с серыми стенами. Даже она тут выглядит не так привычно, как в остальных тюрьмах. Да, тут стоит стол, два стула напротив друг друга, но это слишком чистое помещение и даже цвет стен не меняет этого ощущения. Интересно, каково это днями напролет сидеть в этих белых стенах? Эта мысль опасна. Когда она мелькает в голове, я торможу у двери. Еще шаг, движение и я встречусь лицом к лицу со своим кошмаром. Он будет улыбаться мне в лицо, а я буду изображать полное безразличие. Игра в гляделки, которая не закончится, пока время моего визита не истечет.
Я так задумался, что не заметил, как прошел через пропускной пункт. На автомате сдал пистолет и все, что при мне было. Кроме ботинок, которые пришлось снять, а затем надеть обратно, штанов и рубашки. Улететь из страны было и то проще, чем попасть сюда на визит. Странно, но чем дальше я был от этого места, тем меньше мне хотелось сюда идти. И чем ближе я оказывался, тем сильнее меня тянуло внутрь. Как будто он был Шехерезадой, которая оборвала сказку на середине, заставляя ждать следующей ночи. Трудно было признаваться в том, что меня интересовала каждая новая страница, каждое новое слово из того, что он напишет. Я читал и перечитывал страницы, как будто познавая мир заново. Его глазами, которые замечали то, что не замечал я. Мне нравилось видеть, что он думал по поводу тех, кого я ловил. Как описывал их жертв, словно мы ходили по картинной галерее и убийства являлись шедеврами центральной экспозиции. Он был как экскурсовод в мир, которого я не замечал. Вся моя работа как будто свелась к нулю, а знания, что я собирал, обратились в прах.
_______________           _______________           _______________           _______________

“... Я знаю, что Кастелло помнил каждое свое раскрытое дело, потому что преступления являлись единственным, что он помнил всю жизнь. Или он так думал. Это дело не было исключением, скорее доказательством. Более того, оно стало самым главным в его жизни, ведь на кон он ставил все: свою жизнь, свою репутацию, свои принципы и свое душевное равновесие. Дело это касалось нашей матери и того ублюдка, что поджигал дома. Ему нравилось то, как жертвы медленно горят, терзаемые огнем. Да, в чем-то я мог понять этого парня. Не могу сказать, что его стиль был оригинален и являлся шедевром, но что-то в этом было. Приезжая на место преступления я ловил непонимающие взгляды коллег, когда проходил по месту преступления, закрыв глаза. Вдыхал едва уловимый запах гари, обугленных досок и труб, и самое главное – горелой плоти. Люди думают, что подобные места преступления пахнут одинаково, и ничего в этом запахе нет, но они ошибаются. В нем есть все: и отпечатки убийцы, и страдание человека, который пал жертвой пожара, неистовость пламени, когда оно пожирает свою добычу. Как зверь, которого выпустили на улицу.
Себ говорит, что я занимаюсь ерундой, а я возражаю, что стоит проверить улики на предмет горючих веществ. Это место преступления другое, отличное от тех, что были раньше. Тот, кто сделал это – не убивал нашу мать, хотя пытался в точности повторить все до мельчайших подробностей. И дом, и семью и даже огонь, который начал разрастаться от камина. Но он не учел одного, настроения, которое было в доме в тот момент, реакцию матери и ребенка, не позаботился о том, чтобы использовать верный катализатор.
- Это совершенно не то, Кастелло, - говорю я, кладя руку ему на плечо. – Я знаю, как для тебя важно, чтобы это был он, но поверь мне – тут все совершенно иначе.
- Ты был ребенком, когда это произошло. Откуда ты помнишь все это лучше, чем я. Чем тот, кто был внутри?
- У меня идеальная память, ты забыл?
Ему нечего возразить и он уходит. Это дело все равно надо раскрыть и он его раскроет. Но вот что будет в конце? Долгожданная расплата или разочарование? Очередное разочарование в том, что он не смог поймать человека, который изменил его жизнь, а затем скорее всего сдох где-то еще, не дождавшись пока маленький мальчик, выживший в ту ночь, придет и отнимет его жизнь. Я не сомневался в том, что Себ его убьет, потому что не сможет сопротивляться всем тем чувствам, что копились в его душе все это время. Отпуская его, я возвращаюсь к месту преступления.
Вспучившийся от жара пол, сгоревшие стены до остова и край обоев, который чудом остался здесь. Ирония судьбы или подсказка? Мне стоит идти осматривать тело, но я не делаю этого. На месте пожара достаточно экспертов, которые могут сделать эту работу. Место преступления напоминает мне черновик. Как будто это первая проба пера, потому что если представить все, как было, то картина не сходится. Я часто размышлял, как совершил бы убийство сам и мне не трудно представить, что он делал, оказавшись в доме. Хоть меня и не привлекают пожары, но я запомнил, как убили мать.
Представьте на мгновение два дома. Они полностью одинаковые. Планировка, отопление, расположение камина и дверей. Даже семьи, в них живущие, и те похожи. На первом этаже расположено четыре комнаты: прихожая, она же холл с лестницей, что ведет наверх, гостиная, кухня и столовая, выходящая на веранду за домом. На втором этаже так же четыре комнаты: две спальни, ванная и кабинет-библиотека. И у нас есть два человека, стоящих за углом этого дома. Один совершил преступление около тридцати лет назад. Его вела жажда искусства, потому что каждый новый дом, каждая новая семья погибала, как будто кто-то ставил пьесу. Помню, как смотрел со спутника снимки в то время, как горел дом.  На его месте оставалось полотно, картина, знал или же подпись того, кто это устроил. Как знак Бетмена в небе над Готемом. Это не было спонтанным выбором жертв и домов. Это были тщательно спланированные преступления, которые оставляли после себя отпечаток запахов, не свойственных обычному пожару. Как будто сам убийца ненавидел, как тот пахнет. Никогда не задумывался, как это у него выходит, хотя это и было интересно. Просто каждое прикосновение к этому делу могло вызвать целю бурю на лице Кастелло, а этого я не хотел. Режиссер этих постановок, наслаждался не только криками и тем, как огонь расползается по дому, он представлял, что он спасает тех, кто внутри, хотя конечно не делал этого. Его возбуждала сама мысль о том, что он это сделал с ними. Что жизни этих людей в его руках. Но каждый раз никто не замечал его порывов и за это, он уходил от дома, полный гнева и желания убивать снова. Почему он остановился? Можно только предполагать. Скорее всего он умер, может даже в одном из своих же пожаров.
Другой дом, у которого я стоял сейчас, был просто копией. Нет, он попадал под профиль старого знакомого, но это был просто пожар. Человек, что стоял рядом с домом просто устроил диверсию в камине, когда никого не было в доме. Он смотрел, как дом горел, слушал, как кричат в доме жертвы и ничего не чувствовал. Как я и сказал – тренировался. Он специально сделал так, что выйти из дома нельзя было, скорее всего заколотил окна и дверь. Или заклинил замки. Его интересовало, как жертвы умрут, а не вела жажда стать спасителем.
Но я не мог сказать обо всем этом брату. У него была надежда и эта надежда вела его вперед. Спасать будущие жертвы и предотвращать убийства. Только этим он и жил и я не мог отнять у него этого...”.
Одно из первых писем, написанных для агента Кастелланоса.

_______________           _______________           _______________           _______________

Порой мысли, они как микробы. Заразные мелкие твари, которые вгрызаются в твой мозг и оставляют его полностью изъеденным и гнилым. Либо же они заражают его чужой идеей, которая вырастает в глиста. Она не твоя, но становится частью тебя, и ты все сильнее думаешь о том, что сам пришел к ней. Но на деле оказывается не так. Все эти послания, что я получал каждые два месяца, были полны этих идей. Опасных идей, попади которые не в те руки, и мир обрел бы новых Зодиаков. Они могли подчинить себе любого, кто готов был поддаться их соблазнам. И дело было не в том, что я боялся копирования своей жизни, нет. В моей жизни не было ничего примечательного. А вот в жизни их автора – да. На самом деле это было описание не моей жизни. Не совсем ее. Через призму моих поступков и действий, он описывал свою. И чем больше я читал, тем сильнее понимал, что не знал его вообще. С каждой новой историей мне рисовалась картина мира совершенно чужого человека. Как будто бы его черное-черное сердце, наконец, вынули из груди и выставили на всеобщее обозрение. А оно все еще было живое: гнило и источало ядовитые пары, качая невидимую кровь, которая настолько же испорченная, как и все его существо.
Наконец, я чувствую страх. Тот самый страх, что живет во мне с девятилетнего возраста. Он был там всегда и останется со мной до последнего вздоха. Я боюсь не человека, что сидит в комнате за дверью, а самого помещения. Как будто у меня начинается клаустрофобия, которой никогда не было. Два на два метра стен, которые начнут сжиматься, едва мы заговорим друг с другом. Видит ли это он? То, как комната становится все меньше и меньше? Конечно же, замечает. Он больше всего на свете желает, чтобы я прибежал к нему, как в детстве, потому что у меня никого не осталось, кроме него. Но я еще не настолько загнал себя в угол безысходности, чтобы спасаться подобным образом. И я никогда не смогу простить ему то, что он сделал. Даже если от этого будет зависеть моя жизнь или жизнь других людей, даже если мы с ним останемся одни на всей земле – Я. Никогда. Не. Прощу. Его.
Я захожу внутрь, сжимая в руке пачку листов, которые пестрят его почерком. Черт побери, у него даже это идеально, помимо памяти. Идеально ровные буквы и цифры, которые врезаются в мой мозг и оседают там облаком воспоминаний. Иногда мне кажется, что я скоро не отличу свои мысли от его. И дело не в красочности описаний, а в том, что даже через бумагу он действует на окружающих его людей. И на меня больше всего. Трудно быть двумя частями целого. Я смотрю на фигуру, что сидит в тени за столом. Он выбрал идеальную позицию, чтобы на него не падал свет. Он всегда так делает, когда я прихожу. На столе лежат его руки с тонкими пальцами. Он похудел за последние два года, но что-то подсказывает, что не от плохого питания. Неужели безумие все-таки добралось до него?
- Итак,ты помнишь, кого последним ты убил, Гёте?
Брат поднимает голову и смотрит на меня. Прошло то время, когда оказываясь здесь, мне хотелось убить его. Нет, заточение в этой тюрьме самое страшное наказание для него. Я не вижу его лица, зато вижу улыбку, и она говорит мне, что – нет. Гёте все еще в своем уме, хотя отлично изображает, что это не так. Он убирает отросшие волосы с лица, продолжая улыбаться. Я знаю, что он не ответит на мой вопрос, зато задаст десяток своих. Полностью готовый к этому, я сажусь напротив него и кладу листы на стол. Таймер начал отсчитывать время.

One can only see what one observes, and one observes only things which are already in the mind.
A. Bertillon

Безумие. Говорят, что безумие и гениальность две составляющих одного целого, которое нельзя разделить. Без одного нет другого и наоборот. Но правда ли гениальны безумные люди? В чем измерить гениальность, как? По тестам на уровень айкью? По тому, как быстро ребенок научился говорить? Или по тому, насколько быстро он усваивает материал в учебном заведении и по его оценкам? Как измерить безумие? Будет ли оно результатом удара по голове в детстве? Психологической травмы? Или же безумие это часть человека, с которой он рождается и живет всю жизнь? Не зря говорят, что каждый человек безумен по-своему.
Гёте Альберт Кастелланос был безумным. Нельзя точно сказать, когда это началось. Возможно, еще в утробе матери он стал помешан на младшем брате, который появился на свет через пол часа после старшего. Но это помешательство не было обычным сексуальным влечением. Нет. Дело было в другом. В безумной тяге быть единым со второй половиной, которую природа решила от него отделить. В отличие от брата, Гёте всегда легко сходился с людьми, но не потому что хотел общения или чего-то такого, а потому что они нужны были для достижения каких-либо целей.  До девяти лет, Альберт был ребенком, который веселился с братом, общими друзьями, делал тоже, что и другие дети. Но после того, как в девять лет они поехали на охоту с отцом, а брат остался дома с матерью все изменилось.
Кастелланос нельзя сказать, чтобы любил бегать по лесу в погоне за животными с ружьем или луком. Это любили брат и отец, а Гёте просто ходил за компанию. Но в тот год, он просто стал ненавидеть охоту. Их мать умерла, потому что отец его увез. Но не смерть матери так тронула его, а состояние брата. Знание того, что тот остался один и наблюдал, как она горит, а Гёте в это время ничего не делал в лесу. Его не было рядом, чтобы помочь в тот роковой момент. И за это он не собирался никого прощать.

_______________           _______________           _______________           _______________

«... Я всегда буду ненавидеть отца за то, что увез меня тогда. Я буду ненавидеть мать за то, что она ушла, бросив Себастьяна одного. Меня не заботит то, что она бросила меня. Она бросила Его. А он есть то немногое в жизни, что дорого мне больше всего на свете. Больше жизни, больше самого себя. Он такая же часть меня, как я его. Нам никогда не быть вместе, нам никогда не стать тем, кем мы могли бы быть. Но мы есть друг у друга и пока я жив, я буду делать все, чтобы защитить его. Чтобы он жил и продолжал жить. Я знаю, что когда-нибудь он убьет меня, а я уничтожу его. Раздавлю морально и физически. Втопчу его в грязь и буду бить головой об угол реальности. И тогда, только тогда, когда я его сломаю, он будет моим. Его ненависть, его чувства, они будут направлены на меня. Все его внимание...»

_______________           

«... Знаешь ли ты, брат, насколько я хочу, чтобы ты был моим? Даже не так. Чтобы ты был со мной? Принадлежал только мне, а не всему миру за пределами нашей квартиры. Ты считаешь, что так легко подкалывать тебя, влезая по утрам на кровать и наклоняться так близко, что можно разглядеть каждый волос на отросшей щетине. Каждый раз я давлю в себе желание поцеловать тебя. Завладеть губами, телом, разумом и не получить сопротивления. Кто-то скажет - иди, целуй отражение в зеркале, но они идиоты. Ты другой. Ты не я. Ты никогда не будешь мной, как бы не был похож внешне. Эта зависимость меня и погубит...»

_______________           _______________           _______________           _______________

Гёте Кастелланос был гением. Тем самым гением, что может, разбуди его ночью, доказать любое математическое уравнение, что было год или два назад в университете. Разобрать на составляющие атомы и собрать обратно. Сделать прорыв в медицине и получить за это нобелевскую премию. Но, как и все гении, он был не от мира сего. Он изучал человеческий организм не для того чтобы помогать людям, скорее из праздного любопытства и ради того, чтобы доказать: "Я такой - я могу". Но была у него одна причина, по которой он сделал то невозможное.
Ее звали Элиза. Забавный факт, но именно эта женщина была из того малого количества людей, которые заставляли жизнь Кастелланоса замирать на мгновение, для того чтобы он ушел с головой во что-то совершенно новое, а затем пошел дальше. Элиза была обычной восемнадцатилетней девушкой из неблагополучной семьи. Русые блеклые волосы, всегда уставшие карие глаза, в которых застыла лишь одна эмоция, тонкие, почти одни кости, руки и такое же тело. Она лежала на больничной койке и медленно ждала смерти. Была больше похожа на сердце какой-либо машины: тысячи проводов по телу, трубок. Но, не смотря на это, каждый раз, когда девушка разговаривала с ним, то улыбалась. Настоящей улыбкой, которая доходила до глаз и заставляла морщины залегать в уголках рта. Она была из тех немногих, кто согласился быть 'подопытным кроликом'. А Гёте был достаточно социопатичен, чтобы проводить исследования на ней. В тоже время, вся их группа понимала, что у них не так уж и много времени, возможностей, чтобы делать ошибки. В хрупком теле было достаточно образцов, но проблемы с кровью сводили их почти к нулю. Для Кастелланоса это был очередной вызов. Его не интересовало: выживет ли девушка или нет. Его интересовали исследования и то, сколько ее тело продержится.

_______________           _______________           _______________           _______________

"... Скажи, брат, ты помнишь Элизу? Наверное, нет. Элиза была моей 'пациенткой', если так можно сказать. По идее, я должен был ее вылечить, но меня не интересовала ее жизнь. Меня интересовала игра наперегонки со Смертью. Человек, каким бы он ни был, всегда задумывается, что его ждет по ту сторону. Меня же больше интересует, как обмануть старика на лодке, что перевозит души на другую сторону. Это, как игра в Бога, когда чужая жизнь в твоих руках и это затягивает. Заставляет тебя сидеть днем и ночью и думать о том, что ты можешь сделать и как.
Ты знаешь, что я не люблю проигрывать и из любой ситуации извлеку выгоду. Я проиграл в тот момент, когда она умерла, но и выиграл тогда же. Всего минута, но она так меняет твою жизнь. Еще вчера, я говорил, что завтра все будет готово, а через пару часов это завтра превратилось в сегодня. Сегодня, которое принесло мне определенную славу, деньги, привилегии. Victime de ma victoire, это была не та победа, которая нужна была мне, потому что в той самой игре, которая была для меня важна, я проиграл. Как будто кто-то там наверху или внизу сказал, что я не достоин того, чтобы решать: кто умрет, а кто выживет. Обычно, в такие моменты, человек, помешанный идее переплюнуть Бога, идет доказывать свою правоту, убивая людей. Но, я был не обычным человеком. Более того, смотря на закрытый гроб, очередной в своей жизни, я уже думал о другом. Мой интерес в этом деле угас так же, как и вспыхнул при встрече с Элизой.
На следующий день я уже сидел в Криминалистической лаборатории Нью-Йорка и подписывал бумаги на принятие на работу. Трупы, если ты не можешь их делать, то найди тех, кто делает. К тому же, мне пора было вернуться к тебе, брат. И этим поступком я убивал несколько зайцев. Играл в очередную игру, когда изучал поведение, причины того, как и что ведет человека на пути к убийству. В тоже время помогал тебе. Смешно, да? Как по-разному мы оценивали места преступления? Ты всегда видел психологию, причины, исковерканные жертвы. Я – картины, мотивы, чувства. Скажи мне, теперь ты понимаешь, что я имею в виду, говоря о совершенстве? О том, что было бы не раздели нас на две половины?.. "

_______________           _______________           _______________           _______________

В тот последний день, когда он видел брата не через прутья решетки, ни через письма или комнату встреч, Кастелланос старший наконец-то привлек внимание брата. То самое внимание, которое хотел видеть всю жизнь. Боль, ненависть, гнев, непонимание, миллионы чувств, что навеки застыли в угольных глазах, были направленны на него. Не на жену, которую Себастьян любил, не на детей. Не на преступников, которых он ловил. Только на старшего брата, который смотрел на него с триумфом победителя. И этот взгляд, этот момент Альберт теперь мог раз за разом прокручивать в голове. Именно он стоял у него перед глазами, пока старший близнец писал строки, которые потом передавались младшему.
Итак, ты помнишь, кого последним ты убил, Гёте?
Приветствие, с которого начинается каждая их встреча. Помнит ли он кого убил последним? Конечно, помнит. Во всех деталях. Яркая картина с насыщенными красками, которая теряет все цвета, кроме красного. Ощущение чужих костей под руками, которые складываются в картину. Был момент, когда Кастелланоса пытались подставить, но подражатель, - который был просто отвергнутым любовником, с которым по пьяни Гёте как-то обсуждал предполагаемые убийства, - и отдаленно не мог изобразить то, что увидели полицейские в тот день.
Гёте смотрит на Себастьяна с улыбкой, той самой, которая была чаще всего на его лице. Легкий оттенок безумия, искры в глазах и тонкие пальцы, перебирающие по поверхности стола. Он знает, что пребывание в камере изменило его. Физически, не морально. Вообще, пожалуй, сойти с ума окончательно ему не позволяет память. Та самая идеальная память, которая является и проклятьем. И этим пользуется Себастьян. Очень умело стоит заметить, ведь у него хороший пример для подражания. Старший брат им гордится.
- Конечно, помню, - тихий, хриплый голос, как будто говорит путник, странствовавший по пустыне неделю, без воды. Его уже можно было не узнать, его обладатель даже морщится, но это всего лишь игра. Снова, и снова и снова.
- Я помню, как убил их всех, - продолжает старший Кастелланос, когда брат садиться напротив. Встает, обходя стол и рассуждая с видом древнегреческого философа, заложив руки за спину. - Я помню каждый момент, каждую морщинку на их лицах. Твоей жены. Ребенка, которого ты потерял навсегда. Ты же ведь хочешь знать, что с ним случилось? Я знаю, что его так и не нашли.
Альберт кладет руки на спинку стула, на котором сидит брат и наклоняется к его уху, говоря все это. Младший же даже плечом не ведет, просто смотрит перед собой и слушает. Человек за его спиной улыбается.
- И ты никогда его не найдешь. Не узнаешь, что стало с твоей дочерью. А она ведь так была похожа на мать. О, ее мать.… Рассказать тебе? Ты ведь пришел за ответами, вот они. На столе перед тобой. Но если слишком многое нужно написать, прежде чем мы дойдем до точки.
Кастелланос старший отталкивается от стула так же легко, как скользит тенью по комнате. Она не отличается от его камеры. Такая же серая. Однотипная. Мертвая. Шаги эхом гуляют по помещению, и только они противостоят повисшей тишине. Себастьян молчит, не отвечает. Гёте же знает, что он победил. Уже давно. Ровно в тот день, когда родился. Но так ли это на самом деле? Ведь та игра, которую они ведут уже два года, не имеет победителей и проигравших. Раз за разом, ударяя по брату, нанося очередной удар, он получает такой же обратно. Он обещал, что будет оберегать его и заставлять жить. И сейчас еще не настал момент, когда они должны были уничтожить друг друга. Где же четко продуманный механизм дал сбой?
- Знаешь, не плохо. Это место не так уж и ужасно, как говорят газеты. Что до воспоминаний, то, как же иначе, я смог писать тебе, брат? - Он отвечает на вопрос Себастьяна. Тот не готовился к встрече, но его слова звучат продуманно. Или же это уже просто отточенный, доведенный до автоматизма диалог.
На секунду Гёте замирает, и смотрит на брата, как в зеркало. В комнате нет напряжения, как будто эти двое не прощупывают защиту друг друга и не ищут в ней брешь. Нет, как говорят обычные люди туч. Есть только два брата, которые разговаривают. В первый раз в жизни разговаривают по настоящему: без масок, без прикрас. И это вызывает очередную улыбку на лице старшего. Наконец-то, настало это время. И брат приходит к нему снова и снова. Но всегда есть "потом", после которого не останется "сейчас". Стоит ли задумываться об этом? Да, стоит и Гёте это знает. Он уже знает, что будет потом, потому что продумал все до мелочей, как и всегда. Как в тот момент, когда убивал их всех одного за другим.

_______________           _______________           _______________           _______________

"... В твоих глазах только один вопрос: зачем? Именно его я увидел за мгновение до того, как в них полыхнула ярость. Только чудом Ей удалось перехватить твои руки. Вскоре присоединились и другие. Забавно, правда? Это я был тем, кого надо связать и надеть наручники, но ты стал тем, с кем это сделали. Скажи мне, тебе понравилось то, что ты увидел?
Когда открылись двойные двери, я уже сидел за этим столом, как всегда положив ногу на ногу и смотря на невидимый волос в своих пальцах. Он твой. Взял его когда-то давно с твоей головы. Но волосы имеют свойства теряться, именно поэтому я решил, что он есть, но его и нет. В тот момент, когда ты вошел в комнату с пистолетом наготове и дежурным приказом замереть, я уже смотрел на тебя. Ушло несколько месяцев, чтобы все закончить. Дом, купленный мною, стоял на том же месте, что и тот, в котором мы выросли. Помнил и понимал ли ты об этом, когда вошел? Возможно, тебя посетила эта мысль, когда ты только подходил к крыльцу. Что ж, я постарался сделать так, чтобы все выглядело, как в нашем детстве. Обои, мебель, полы, мелочи на полках. Хорошо иметь фотографии, которые хранит в недрах сознания память. И вот теперь, идя по нашему дому, ты чувствовал, что что-то не так. И теперь понял что.
- Гёте...
Ты так часто произносил мое имя, что оно приелось и от него уже хотелось лезть на стену. Но сейчас, ты сказал это с той интонацией, которую я всегда хотел слышать. Тихо, удивленно. Ты, наконец, увидел, да? Кем я был всегда и что прятал всю свою жизнь. Наблюдал, как я иду по скатерти, переставляя ноги так, чтобы не смахнуть ни единой тарелки, ни одного блюда. Но не еда поражала больше всего. Хотя над ней я тоже постарался. Кажется, я еще никогда не готовил столько блюд за раз. Центральное место среди них было отдано сердцу. Ты уже знал чье оно. Чьи они, так как ни от твоей жены, ни позже от Него не осталось ничего. Ни трупов, ни места преступления. Как будто исчезли, словно и не было вовсе. А теперь все они были здесь. Рассаженные за этим столом. С одной стороны близкие тебе люди, с другой те, кого ты пытался поймать, но не смог. Я - да, потому что всегда думал, как они. Лучше них, потому что возможностей у меня было больше. Идеальные чучела. Вот с этим пришлось повозиться, но я справился, и теперь они сидели здесь, сохраненные на века сосуществования. Одетые в одежду из собственной кожи и костей. И чтобы это понять, было не достаточно мимолетного взгляда, который дольше задерживался на лицах, узнавая их. Да, я убил всех по очереди, делая промежутки в несколько недель, но сейчас они собрались здесь. Поприветствовать тебя, дорогой брат, на пороге персонального Ада, в который превратиться твоя жизнь. Я слишком долго ждал, и пришла моя очередь быть центром твоего внимания.
Твой пистолет упирается мне в лоб, когда я делаю шаг со столешницы и опускаюсь на пол перед тобой. Ты хочешь меня убить. И еще сильнее, когда понимаешь, что я сделал и с кем. Я закрываю глаза, потому что готов к этому, но нас прерывают. Именно тогда, когда я думал, что ты придешь один, ты притащил с собой компанию! Я кидаю лишь один взгляд на тех, кто тебя держит и они вздрагивают. Думают, что я сошел с ума? Точно. Что я убью их, будь такая возможность? Да. Но это все не то. Я просто хочу, чтобы они отпустили тебя, рвущегося сделать то, чего так сильно желаешь. Помнишь, я говорил, что ты убьешь меня? Кажется, я ошибался..."

_______________           _______________           _______________           _______________

Гёте Кастелланос знал, что этот разговор будет таким же, как и сотни других до него. Знал ли об этом его брат - вопрос. Но Себастьян был достаточно умен для этого. Он не мог не видеть. Пока единственное, что он не видел, располагалась у него под носом и тщательно скрывалось. Разговор ни о чем. Гёте слушал, как брат рассуждает о тех убийствах, про которые прочел и не затрагивает темы последних, ведь знает, что близнец ответит: "еще рано". Кастелланос-старший в ответ только улыбался с веселым прищуром, снова опустившись на стул напротив. Этот разговор его веселил, но ему не нравилось то, что они похожи на детектив одного из авторов, где агент ФБР приходит в тюрьму к опасному убийце и тот помогает раскрыть дело. Успокаивало то, что Себастьян приходил не за помощью в поимке других. А чтобы понять мотивы, желания, причины по которым он сделал это. И пока тот готов приходить, Гёте будет его ждать. Пускай у них остается все меньше и меньше времени.

  … For Mercy has a human heart,
   Pity a human face,
   And Love, the human form divine,
   And Peace, the human dress.
W. Blake

Каждый раз, приходя в это место, во мне умирает тот человек, которым я был. Как будто из глубины полностью истерзанной души на свет вылезает что-то черное, липкое и грязное. Была ли это та часть, что во мне оставили от брата или же нечто другое, порождённое его рассказами? В такие моменты я думаю о том, что брат прав. Черт, он всегда был прав – до конца жизни мы будем одним целым, поделенным надвое. И от этой мысли меня начинает тошнить так, что хочется выблевать все внутренности здесь же, в углу комнаты для посещений. Становится противно от самого себя и того, что я сделал. Можно сколько угодно говорить, что я наказываю брата, но, правда, одна – Я спас Его от смерти, чтоб не остаться до конца своих дней в одиночестве. Я приезжаю сюда не для того, чтобы узнать правду, слышать раз за разом его обрывчатые рассказы, а для того, чтобы услышать его голос, почувствовать руку на плече, как раньше. До всего этого. Мы навсегда останемся братьями, и я – младший, буду вечно прятаться за его плечом. Но как спрятаться от него самого?
Он начинает говорить о моей дочери, едва я оказываюсь на стуле. Факт, за который я ненавижу себя еще сильнее – ничего не чувствую. Только его голос и его руки. Мне стоило остерегаться с самого начала, но уже поздно. Как далеко меня утянет этот водоворот? Сумею ли я остановиться или меня сметет его поток? Паду ли я на самое дно Ада, где меня ждет он или все-таки сумею остановиться и выбраться?
- Каково тебе сидеть тут и вспоминать, Гёте?
Я не зову его братом. Это словно последний барьер, который еще держится. Этот человек не мой брат. Или нет, тот, кого я звал братом, был совершенно не тем, кого я видел. И он доказывает это снова и снова, пытаясь втиснуть свое «брат» в глубины моего разума и навечно оставить там. Как будто бы гниль, которая разрастается от сердцевины, и ты не увидишь ее, пока не откусишь кусок.
Этот разговор ни о чем. Так же как и все до него. Я точно знал, что он ничего мне не скажет. Только и будет, что насмехаться и делать колкие замечания о разных мелочах. Но мелочах ли? Порой самое незначительное имеет очень большие последствия и кому как не Гёте знать об этом? Мы продолжаем сидеть, глядя в глаза друг другу. Порой это как лабиринт из зеркал, когда одно стоит напротив другого, и в нескончаемой бесконечности ты видишь отражения каждого следующего. Вот только наши глаза черные. Без души, без жизни. Пустые. Когда ты смотришь в бездну, то бездна смотрит в тебя. Моя бездна сидит передо мной и смотрит глубоко в сознание, в поисках того, что осталось целым.
- Ты знаешь, что как-то раз, она перепутала меня и тебя?
Я отвлекаюсь от бездны, зная, что она будет на том самом месте, где я ее оставил и смотрю на него. Почему я не говорю, что он и она это одно? Потому что Гете не равно Бездна, потому что за каждым поступком его стояла, пусть даже и извращенная на корню, попытка спасти и защитить в первую очередь меня. А Бездна была создана для того, чтобы поглощать без остатка, уничтожать и порабощать. Как Темный Властелин, что строил замок из костей волшебных существ, живущих по соседству. Бездна не человек, бездна это то, что он рождает и оставляет после себя, несмотря на то, каким он был. Альберт Кастелланос был Бездной, которую нес в себе всю жизнь Гёте.

_______________           _______________           _______________           _______________

... Знаешь ли ты, брат, что это произошло случайно? Что-то подсказывает мне, что ответ будет да, но так как ты никогда не поднимал эту тему, то я не задавал лишних вопросов. Это просто произошло, и я иду дальше, как и всегда. Можно ли сказать, что в случившемся был виноват я? По человеческим представлениям более вероятно, что да. Последствия, после раздавленной бабочки времен юрского периода, привели к тому, что вся эволюция пошла под откос. Для нас же это стало началом конца? Я не могу скрывать того, что рад тому, что случилось и не потому, что провел ночь с твоей женой, нет. Рад я тому, что произошло позже.
Ты же задавался вопросом, когда это началось и как произошло? Ты ведь прекрасно знаешь, брат, что я не прощаю предательств? А то что мы тогда сделали им и было. Думаешь, я сделал это специально? Отчасти - да. Хотел узнать предел ее самоуверенности, как оказалось, он был настолько велик, что она не допустила мысли о том, что это можешь быть не ты. И только утром, когда я стоял на кухне, а она проснулась и спросила где ты, я снова пошатнул ее мир. Я ждал более бурных реакций от нее, но она лишь начала говорить о том, что надо рассказать обо всем тебе.
- Ты такая взрослая, а хранить секреты не научилась.
Уже тогда я понимал, что это не закончится ничем хорошим. Когда она снова попыталась донести эту, как она всегда думала, светлую мысль до меня, нож что был в моей руке, воткнулся в доску.
- Ты не зря боялась меня с самой нашей первой встречи. И это хорошо, потому что мне не надо пугать тебя. Ты не скажешь ничего ему, потому что знаешь - я не бросаю слов на ветер. Расскажешь о том, что случилось - умрешь.
Она ушла и больше к этому вопросу мы не возвращались. И уже скоро, спустя несколько месяцев, ты был счастлив тому, что у тебя будет ребёнок. Что чувствовал по этому поводу я? Ничего, только мысль о том, чей это может быть  ребенок, прочно засела на границе сознания. Интересно догадывался ли ты о том, что ребенок может быть не твой? Думаю, нет, потому что ты ни о чем не должен был знать. И сейчас я порой задумываюсь о том, а мог ли ты вообще иметь детей? Потому как если нет, - о чем говорил тот факт, что забеременела она ровно после этого случая, - то тогда я сделал очередное грязное дело ради тебя. Почему очередное? Потому что до этого я уже начал этот кровавых поход против тех, кого ты не смог поймать и из-за кого ты чувствовал себя всё паршивее. Но это все показалось тебе лишь страшным сном, видением, после того, что произошло потом. Тогда, когда в один прекрасный день ты вернулся домой и не обнаружил ни жены, ни ребенка. У тебя, кажется, появилась новая цель в жизни. Цель, которую дал тебе я, но ты даже не догадывался об этом. Смотреть на то, как ты безрезультатно их ищешь… Думаешь, это было легко? Нет! В тот момент я кажется начинал понимать, что такое чувство, потому что одна часть меня хотела все рассказать, другая – молчать, а третья не чувствовала ничего, только удовольствие от твоих страданий. Тогда я и понял, что настал тот самый момент. Момент, который должен был положить начало концу нашего существования. И это действительно было так...

_______________           _______________           _______________           _______________

Я знал, о чем он говорит. И как очередной факт - не чувствовал ничего. Снова. Как будто все эмоции отключили, словно я робот. Только задавался вопросом о том, не почему они не остановились, а почему я не чувствую по этому поводу никаких эмоций? Почему не считаю это не правильным или аморальным? Почему нет ничего, что говорило бы - мне не все равно?
- Знал. Насколько бы она тебя не боялась - все равно рассказала мне. И как, весело было делать чучело из ребенка, который мог бы быть твоим?
Это была очередная игра, в которой каждый пытался задеть словами другого. Найти нужную фразу, которая вызовет нужные эмоции. Гнев, по большей части. И если мне приходилось все еще ставить барьеры и отбиваться от его попыток, то мои слова на него совершенно не действовали. Чем сильнее я пытался ударить, тем больнее бил сам себя. Но наконец-то я почувствовал хоть что-то, когда сам признал вслух тот факт, что отцом мог быть он. Так как в этом случае получалось то, что обвинения в потере ребенка были беспочвенны. Нельзя отнять то, что не принадлежит тебе. И эта мысль, она стала все более впиваться клещом в мозг, прогрызаясь все глубже, доказывая, какую именно власть имеет надо мной брат.
Бездна снова начинает шевелиться, словно почувствовав мою слабость. Но это не Бездна, что сидит напротив, это та, что есть во мне с самого моего рождения. Мы как Инь и Янь, когда во тьме есть капля света, а в свете всегда присутствует тьма. Так и в нас было это, просто брат, та его часть, что была светом, в один день потухла, и осталось только безграничная всепоглощающая Тьма. И теперь та часть его, что всегда была во мне, она давала о себе знать. Ее звало что-то свое, родное, что было в Гёте и что делало нас настоящими братьями, которые чувствуют друг друга. Если так подумать, то все хорошее в нем принадлежало всегда только мне, и только я мог это сохранить, но не смог, и теперь расплачивался за это. Но стоило ли оно того, чтобы спасать его? Я не знаю. Я знаю, что, пытаясь наказать его, - наказывал сам себя. Вся правда, что была во мне о том, что случилось это калейдоскоп из осколков разбитого стекла, где каждый кусочек олицетворяет что-то конкретное. Ненависть, любовь, привязанность, желание отомстить, причинить боль, обладать, дать почувствовать себя слабым, уничтожить… Я постоянно терялся в этих эмоциях и хотел только того, чтобы это прекратилось, но не мог остановиться. Мне нужны были эти встречи, и он знал об этом. Никто и никогда в мире не хочет оставаться один, а все, что у меня было это он.
Говорят, что такие близнецы, как мы – особенно такие, как мы, - делят чувства на двоих. Чувствуют другого так, как будто они одно целое. Я специально стараюсь не думать о том, что эта мысль в моей голове была оставлена именно тем, кто разрушил мою жизнь, потому что от этого меня все еще мутит. Очередной барьер, среди череды подобных, потому что я всегда пытался сделать так, чтобы мой брат оставался по ту сторону стены\рва\бездны, что отделяла меня от него. И чем больше их будет, тем лучше. Гёте же всегда знал, что они есть и не пытался их преодолеть, как будто и так знал, что это никакая не преграда, более того – перейти через реку можно просто ступая по поверхности над ней, которую невидно, но она есть, как стекло. А барьеры, всего лишь картонные перегородки. Сначала, в детстве, это был способ быть не похожим на него, в то самое время, когда для людей мы были одним человеком. Потом, это стало необходимостью, так как хоть я и врал себе о нем, то все равно где-то глубоко внутри знал, чувствовал и боялся его настоящего. Именно та невидимая связь между нами, которую я избегал, тихо звенела, предупреждая об опасности. Возможно, что все мои с блеском законченные дела, были следствием моего родства с Гёте. Он был таким, как они, - лучше, чем они, - и, смотря на него, забирая все его знания и мысли, я понимал, кого ищу. Но все еще оставалось загадкой, почему я не понял тогда, что это он тот, кто убил их всех? Как будто я был слепец, брошенный в пустыне, у которой нет ни конца, ни края.
Порой мне кажется, что я падаю. Медленно опускаюсь в ту самую бездну, что с каждым днем крепнет внутри меня. Поглощает, делая из меня не человека, но существо, которое в один прекрасный момент так же начнет убивать, избавляясь от любой помехи на своем пути. Только одного она не тронет, потому что это будет что-то родное. То самое, что ее породило. Падая в эту бездну сейчас, я, наконец, понимаю, как я могу сломать его. То, что всегда было предо мной, но я не замечал этого или боялся применить. Такое простое и сложное одновременное. Это осознание возвращает меня туда, на берег, где по другую сторону стоит он. Нужно только перейти, сделав шаг. Но где же взять силы на это?
В играх с другими людьми никогда не стоит забывать, что ты не один, кто может сделать шаг вперед. Но порой игра захватывает на столько, что ты уверен в своей победе. Это ослепляет, заставляет совершать ошибки, а в игре с хищником они всегда летальны. Гёте всегда был игроком азартным, продумывающим все на десять шагов вперед. Точно зная куда идет, что делает и говорит, он не проигрывал никогда. Даже сейчас, когда вспышка в моей голове, наконец, позволила осознать, что я должен сделать, он успел нанести удар первым.
Чужие руки, как и слова, легли на плечи. И если прикосновение рук было осязаемо чисто физически, то слова уходили глубоко внутрь, задевая не только поверхность, но и все, что было скрыто под слоями брони из чувств, - навязанных специально и рожденных в ходе разговора. Возможно, если задуматься, то это его поведение было спонтанным, - точно отмеренным, но все равно спонтанным, - как будто он точно знал, о чем я думаю. А может и знал, поэтому сделал. В любом случае кроме его последнего слова в голове ничего не осталось. Только темнота медленно наползла на сознание, закрывая его и говоря о том, что так будет только лучше. И она была права. Они оба.
В очередной раз брат сделал мне большое одолжение. В первые несколько минут пробуждения я не мог понять, что произошло, но после, когда пришло осознание, мною завладела злость, в первую очередь на самого себя. А потом, когда и она утихла, то охотник до сего момента спавший глубоко внутри, наконец, вышел наружу. Он должен был выбраться из тюрьмы, в которой нас бросил Гёте, подменив самого себя. Что ж, меньшего от него ждать не стоило. Человека, которым я был когда-то, не стало. Сколько бы я не пытался им оставаться, все это было лишь самообманом, который мешал жить мне новому. Гёте изменил меня одним словом, одним действием и теперь пришла моя очередь.
- Охота началась, брат. С той же уверенностью, с которой они говорят о твоей поимке, я знаю, что ты этого не допустишь, пока я тебя не найду. Снова пережить то, что было? Изволь. Я приду к тебе и в этот раз победителем будешь не ты…